Военное вмешательство России в Сирии не было чем-то само собой разумеющимся. В течение первого года конфликта (2011-2012) в Кремле полагали, что режим Башара Асада сможет совладать с разразившейся бурей, если его удастся защитить от внешнего вмешательства. Эта иллюзия развеялась по мере усиления накала столкновений. Тогда в Москве попытались поспособствовать компромиссу между Дамаском и «международным сообществом». Российское руководство начало с того, что провело черту между Асадом и сирийским государством. Оно не забыло о развале Ливии после свержения режима Муаммара Каддафи в 2011 году и поставило для себя приоритетом защиту сирийских институтов. В то же время оно сохранило веру в то, что только Асаду по силам не допустить распада сирийского государства. Хотя это, разумеется, не означало, что оно собирается вечно держаться за его персону. Российские власти никогда полностью не доверяли Асаду. Они не забыли, что после прихода к власти в 2000 году он предпринял попытку сближения с Европой и в частности с Францией. В сторону России же он повернулся только после провала этой попытки, который была в частности связан с сирийским присутствием в Ливане. Не забыла Москва и о том, что в 1990-х и 2000-х годах Дамаск не выполнил ни одно из ее требований касательно чеченских мятежников, которые бежали в Сирию после терактов против российских военных и мирных жителей. Все это подталкивало Россию к осторожности. В выступлении в июле 2016 года Владимир Путин заявил, что не собирается доверять режиму, который может с легкостью поменять союзников, то есть повторять ошибку СССР в отношениях с Египтом: в июле 1972 года Анвар Садат выдворил из страны несколько сотен военных советников, чтобы подчеркнуть разрыв отношений с Советским Союзом. В сентябре 2015 года опасения Кремля насчет выживания сирийских властей обострились из-за усиления радикальных настроений в оппозиции и расширения ее территории. Возникла угроза неминуемого краха режима. Путин считал, что предоставленная сирийской власти военная, техническая и экономическая помощь только продлит ее агонию, но не сможет спасти ее. Таким образом, прямое и долгосрочное военное вмешательство было для него предпочтительнее двух следующих сценариев: поддержка Башара Асада точечными и дорогостоящими операциями и принятие краха его режима. Российское руководство вновь мотивировало свое решение прецедентами Ливии и Ирака, где, по его мнению, свержение режимов не привело ни к чему хорошему. Оно не хотело превращения Сирии в новый очаг джихадизма в регионе.
Кремль предупреждал международное сообщество о такой угрозе задолго до сентября 2015 года. Сначала заявления были частью информационной кампании, которая представляла Запад в качестве зачинщика смуты на Ближнем Востоке. Как бы то ни было, эта угроза стала вполне реальной в 2015 году, когда в ряды «Исламского государства» (запрещенная в России террористическая организация — прим.ред.) и прочих исламистских групп в Сирии и Ираке влилось большое число иностранных боевиков из Европы, России, Средней Азии и Кавказа. По данным российских спецслужб и независимых экспертов, в 2015 году порядка 12 000 русскоязычных боевиков с Северного Кавказа, из остальной части России и чеченской диаспоры за границей сражались в Сирии в рядах различных джихадистских групп вроде «Джабхат ан-Нусра» и «Ахрар аш-Шам» (террористические организации запрещены в РФ — прим.ред.). Кроме того, в этих вооруженных группах состояли бойцы из Азербайджана и среднеазиатских республик бывшего СССР вроде Таджикистана и Узбекистана. Не все из них поддерживали идеи ИГ или «Джабхат ан-Нусра»: для некоторых все это было лишь подготовкой к борьбе в их собственных странах. Одной из главных задач российского вмешательства в Сирии было восстановить военно-политические возможности режима. Поэтому целью авиаударов сразу же стали все группы, которые представляли серьезную угрозу для Дамаска, в том числе те, кто не относились к радикальному исламизму и не считались «террористическими» на Западе. Кремль же до сих пор этого не признал и по-прежнему утверждает, что бил исключительно по террористам, в том числе ИГ. Развернутой российской авиации быстро удалось выполнить две задачи. Во-первых, она увеличила шансы на выживание режима в долгосрочной перспективе. Во-вторых, она сделала невозможным формирование Западом бесполетной зоны и крайне маловероятным его прямое вмешательство против сирийских войск. Кроме того, с помощью обмена информацией и попыток скоординировать военные усилия с другими странами (в том числе США) Кремль продвигал идею широкой коалиции против ИГ с участием сирийского режима, что положило бы конец международной изоляции Асада. К тому же, размещение военно-воздушных сил на базе Хмеймим к юго-востоку от Латакии укрепило дипломатические позиции России и означало, что ни одно решение по Сирии не могло быть принято без ее участия. Она ставила перед собой куда более масштабную цель, чем просто спасение власти. По ее словам, она стремилась в первую очередь к прекращению войны с помощью национального диалога режима и оппозиционных сил (за исключением радикальных исламистов и иностранных боевиков). В то же время она стремилась запустить этот процесс на собственных условиях, включавших в себя сохранение территориальной целостности Сирии и формирование коалиции против ИГ, о чем говорил Путин во время выступления на Генеральной ассамблее ООН в сентябре 2015 года. Москва добивалась сохранения сирийских госструктур и допускала изменение режима лишь в рамках существующих конституционных механизмов. В 2016 году Путин напирал на мирный процесс с чем-то вроде разделения властей между режимом и «здравыми» элементами оппозиции. Уход Башара Асада больше не мог быть предварительным условием начала национального диалога. Взятие Алеппо в декабре 2016 года дало России уверенность в том, что она может направлять ход событий в Сирии и регионе. На эту убежденность не повлияло даже изменение картины американской политики после избрания Дональда Трампа. В 2017 году в Москве считали, что достигли одной из главных целей: спасли режим и позволили ему вернуть контроль над определенными частями территории. Как бы то ни было, дело еще не было сделано. Российские войска могли уйти лишь в случае успеха пока еще гипотетических политических переговоров.
Новая роль Кремля В такой перспективе была предложена идея о формировании новой переговорной платформы, которая получила название «Астанинский процесс» и позволила договориться о прекращении огня между Дамаском и оппозицией в обход идущего в Женеве ооновского процесса. Подключение к прямому диалогу Ирана и Турции (эти значимые региональные игроки раньше не участвовали в переговорах) укрепило идею мирного урегулирования конфликта. Российская стратегия изменилась в конце 2017 года с падением главных оплотов ИГ. В декабре Путин даже распорядился провести новый частичный вывод войск. Как бы то ни было, в Кремле не строили иллюзий и понимали, что ИГ не было полностью уничтожено, что гражданская война не окончена и что для сохранения Асада у власти еще потребуется военная поддержка. В такой обстановке Москва решила сохранить военное присутствие в стране, тем более что нынешняя фаза конфликта не требует большого числа солдат. Хотя часть войск действительно вернулась на родину, речь идет, скорее, о ротации для адаптации военного присутствия к реальным потребностям. Кроме того, предыдущие заявления подобного рода показали, что российская армия всегда может расширить свой контингент, если того требует обстановка. Сообщение о выводе войск носило, скорее, политический, чем военный характер. Накануне президентских выборов в марте 2018 года Путину нужно было подчеркнуть свои достижения на международной арене. На фоне усиления санкций западных стран против России в связи со статус-кво на Украине, Ближний Восток был одним из немногих регионов, где Кремль мог похвастаться плодотворной политикой. Москва всячески подчеркивала временный характер присутствия своих войск и создавала себе красивый образ параллельно с тем, как госсекретарь США Рекс Тиллерсон (Rex Tillerson) планировал долгосрочное сохранение американского военного присутствия на северо-востоке Сирии. Сейчас российские дипломаты общаются напрямую с коллегами из тех стран, которые обладают непосредственным влиянием в Сирии, в частности из Ирана, Турции и Саудовской Аравии. Во время визита в Москву саудовского короля Салмана ибн Абдул-Азиза аль-Сауда в октябре 2017 года Россия подтолкнула его к формированию объединенной группы оппозиции, которая бы представила силы противников Асада на переговорах в Женеве. Параллельно Кремль стал наращивать консультации с Тегераном и Анкарой по Африну и Идлибу, а также будущим зонам деэскалации. Москва также стремилась успокоить две этих столицы, у которых были сомнения насчет ее обязательств перед партнерами. 14 ноября 2017 года министр иностранных дел Сергей Лавров отметил легитимность военного присутствия Ирана в Сирии, что стало для Тегерана сигналом того, что сотрудничество с Ираном значит для России не меньше партнерства с Израилем. На официальном уровне Россия осудила начатую Турцией в январе 2018 года операцию против арабо-курдских сил в районе Африна. На самом же деле она открыла небо для турецких самолетов и дала на нее добро по молчаливому соглашению с Анкарой: та получает свободу действий в Африне, но не оспаривает в обмен действия режима в Идлибе и в Гуте, последнем оплоте мятежников в пригороде Дамаска. Кроме того, эта операция еще больше отдаляла Турцию от США и прочих стран НАТО, которые поддерживали арабо-курдские силы.
Операция наемников Несмотря на удары США, Великобритании и Франции по сирийским военным объектам в апреле 2018 года, Москва считает, что ни США, ни Европейский союз не играют там решающей роли. Российские стратеги полагают, что те не продемонстрировали настоящей готовности участвовать в сирийских делах. Во время встречи с Трампом во Вьетнаме в ноябре 2017 года Путин добился того, чего хотел: признания американцами Асада в качестве легитимного президента Сирии, уважения к принципу территориальной целостности и снятия напряженности между воюющими сторонами, поддержки Женевского процесса. В обмен Путин подыграл американскому коллеге, который поставил борьбу с терроризмом в регионе в число приоритетных задач. В совместном заявлении Россия подтверждает готовность сражаться с ИГ до полной победы при поддержке США. До настоящего времени Россия и США старательно избегают прямой конфронтации в Сирии. Как бы то ни было, придерживаться этого курса становится все сложнее. Так, в феврале 2018 года российские наемники и сирийские силы попытались взять под контроль нефтедобывающий комплекс компании «Коноко», который находился в руках курдов неподалеку от города Дейр-эр-Зор. В Кремле утверждают, что не давали добро на эту операцию, которая была инициативой Дамаска и российской компании «ЕвроПолис», имеющей отношение к Евгению Пригожину. По данным российской прессы, это предприятие подписало договор с Дамаском на освобождение местных месторождений силами наемников в обмен на контракты в нефтяной сфере: речь шла о четверти добываемой нефти. Как бы то ни было, в Москве не могли не знать о готовящейся атаке. Российские военные в Хмеймиме получили от курдов и американцев сведения о скоплении ополченцев, наемников и сирийских сил неподалеку от месторождения. Тем не менее там ничего не предприняли для предотвращения операции, что может объясняться, как минимум, тремя причинами: они хотели проверить реакцию американцев в Сирии, испытать курдские военные возможности и, в случае успеха, укрепить позиции Дамаска с помощью возврата месторождения. Американская авиация поддержала курдов и положила конец наступлению, в результате чего погибли несколько десятков россиян. Успешная контратака США была призвана продемонстрировать России, что в отличие от правительства Обамы администрация Трампа готова отстаивать свои интересы. Кстати говоря, не случайно, что с февраля 2018 года Россия избегает любых провокаций по отношению к американцам, пусть даже Москва и согласилась поставить Дамаску комплексы С-300. В такой перспективе удары США, Великобритании и Франции, которые были представлены в апреле как ответ на предполагаемое нарушение Сирией «красной линии» применения химического оружия, должны были также напомнить России, что она — не единственная сила, способная изменить развитие ситуации в стране.
*Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: «Свидетели Иеговы», Национал-Большевистская партия, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ, ДАИШ), «Джабхат Фатх аш-Шам», «Джабхат ан-Нусра», «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Тризуб им. Степана Бандеры», «Организация украинских националистов» (ОУН).
Оставить комментарий
