Кембридж, Массачусетс — У меня сильный акцент. Когда я здороваюсь, люди спрашивают, откуда я. Я отвечаю, что с Украины. С востока страны, который неподконтролен правительству. Из так называемой Донецкой Народной Республики, откуда я недавно вернулась после трехмесячной поездки. Следующий вопрос неизменно звучит так: «О, а что там происходит? Война еще продолжается?» Это свидетельство провала в информационном освещении средствами массовой информации. Мы пишем о событиях очень много и подробно, когда они свежие и вызывают интерес, но оставляем тему, как только она начинает надоедать читателю. Война на Украине тоже всем надоела. Поэтому я отвечаю так. «Ну, люди гибнут по-прежнему, в среднем один-два человека в день. Но обстановка стала настолько статичной, что это даже немного странно. Две армии стоят друг напротив друга, иногда разделенные полосой в 30 метров. Они не могут воевать друг с другом, поскольку связаны условиями Минских соглашений о перемирии от 2014 и 2015 годов. Но пока нет политического урегулирования, уйти они тоже не могут. Иногда они устраивают перестрелки, в основном ночью, пока иностранные наблюдатели спят. В основном это для того, чтобы выпустить пар. Недавно боевые действия активизировались, но мир этого почти не заметил. Такое случается время от времени, но никаких изменений не приносит. А затем наступает новый период относительного затишья. Поскольку боевые действия стали ритуалом, предсказуемым и не очень заметным, гражданская жизнь возле линии фронта возвращается в нормальное русло. Там война и мир сосуществуют в странном и неспокойном симбиозе. Я видела школу, которая работает всего в 20 метрах от линии фронта. Детей возят туда по узкой дороге через минные поля. Я слышала, что в этом месяце обстреляли другую школу по соседству. От взрывов вылетели стекла, и произошло это, когда в школе находились 370 детей. Спустя четыре дня стекла вставили, и занятия возобновились. Война войной, а в школу ходить надо. Я видела людей, которые рыбачили и устраивали пикники рядом с линией фронта. Если начинался обстрел и «становилось шумно», как они выражаются, эти люди делали небольшие перерывы. Один человек, с которым я познакомилась, живет в ванной комнате, потому что это единственная часть дома, уцелевшая после обстрелов, которые велись наиболее интенсивно в начале войны в 2014 и 2015 годах. Другой человек ремонтирует свой дом в полутора километрах от донецкого аэропорта, где время от времени вспыхивают боевые действия. В его дом попали пять снарядов, однако фундамент уцелел, и хозяин испытывает оптимизм. «Зачем вы это делаете?» — спросила я. «Ну, я человек пожилой, — ответил он. — А у меня две дочери. Я хочу оставить им дом в хорошем состоянии, но если ждать до конца войны, я могу и не дожить».
Когда я рассказываю эти истории, меня спрашивают, остались ли у меня там родственники, семья. Да, моя семья по-прежнему живет в Донецке. И как им там живется? Объяснить это трудно, но я пытаюсь. Когда думаешь о войне, то представляешь себе ужас, боевые действия, людей, напуганных бомбежками и обстрелами. Но там все по-другому. В центре Донецка идет вполне обычная жизнь: модные кофейни, мамаши с колясками, а весной расцветает сирень и розы. Но жизнь там трудна по другим причинам. Отделившаяся от Украины территория размером со штат Нью-Йорк, и живущие там четыре миллиона человек сталкиваются с невыносимым выбором. Став заложниками оппортунистических сепаратистских властей, они одновременно объявлены вне закона властями Украины, которые называют их сторонниками сепаратистов и изменниками. Их грех только в том, что они стали заложниками. И даже когда они уезжают, как это сделала я, обвинения в предательстве и коллаборационизме следуют за ними. В результате этим людям трудно получать пенсии и паспорта, ездить на «материковую» Украину и обратно, работать и голосовать. Запертые в пределах похожего на гетто квази-государства, они разрываются между непонятными и репрессивными правилами обеих сторон. У одного моего родственника в Донецке есть маленькая компания, но заниматься бизнесом там трудно. Украинские власти ввели экономическую блокаду против малого бизнеса, который отчитывается только перед Министерством финансов самопровозглашенной республики. Главу министерства по фамилии не называют, а знают лишь по псевдониму «Ташкент». Каждые два месяца моей матери приходится ездить на контролируемую правительством территорию за пенсией. Эта поездка — дело нешуточное. Целый день приходится ждать в изнурительно медленных очередях на многочисленных контрольно-пропускных пунктах. Люди толпой идут по узкой дороге, которая пересекает минное поле. Из-за отсутствия элементарных удобств им приходится оправляться в придорожных кустах, и время от времени то один, то другой подрывается на минах. Можно избежать этих мытарств, если поехать вместе с контрабандистом, который подкупает чиновников на КПП и проезжает без очереди. Но такая поездка стоит как месячная пенсия. Приходится выбирать. У моей подруги была бабушка, которая не получала пенсию, потому что была слишком стара, и утомительная поездка была ей не под силу. Недавно она умерла. Выданное сепаратистскими властями свидетельство о смерти не имеет законной силы, а механизм выдачи таких документов людям с неподконтрольной Киеву территории у украинских властей отсутствует. Когда моя подруга обратилась за помощью в суд, судья потребовал доказательства: троих свидетелей смерти бабушки или видеозапись с похорон. Таков сюрреализм жизни на этой войне. Довольно скоро встанет вопрос о том, кого поддерживает местное население: сепаратистов или правительство? Мой ответ разочарует всех: большинство не поддерживает ни тех, ни других. Хорошо болеть за хороших парней и против плохих парней в этом конфликте на телевидении, особенно если в этом участвует Россия. Но когда ты обнаруживаешь, как солдаты копают окопы у тебя в огороде, тебе вдруг становится все равно, хорошие это солдаты или плохие. Ты просто хочешь, чтобы они ушли. В реальной жизни выбор редко носит политический характер. Люди решают остаться в зоне военных действий по множеству причин: работа, жилье, старость, инвалидность, сентиментальная привязанность к родному дому. Из-за отсутствия поддержки со стороны государства и клейма позора, которое в других местах ставят перемещенным лицам, также разумнее никуда не ехать, а остаться. Оставшиеся надеются, что жизнь как-то изменится. Но надежда постепенно уступает место отчаянию и фатализму. Конфликт зашел в геополитический тупик, и теперь всех по-видимому больше устраивает статус-кво, нежели предлагаемые решения. Всех, за исключением людей, которые вынуждены за все расплачиваться. Недавно один вдумчивый собеседник, с которым у меня состоялся разговор, сказал: «Откровенно говоря, людям в США надоело слушать про этот хронический конфликт на Украине, отравленной коррупцией и дефицитом политической воли, и неспособной никуда двинуться». На это я смогла ответить лишь одно: «Если вам надоело, то представьте, как это надоело нам». Алиса Сопова — украинская журналистка-фрилансер, в настоящее время работает научным сотрудником в Дэвисовском центре изучения России и Евразии при Гарвардском университете.
*Экстремистские и террористические организации, запрещенные в Российской Федерации: «Свидетели Иеговы», Национал-Большевистская партия, «Правый сектор», «Украинская повстанческая армия» (УПА), «Исламское государство» (ИГ, ИГИЛ, ДАИШ), «Джабхат Фатх аш-Шам», «Джабхат ан-Нусра», «Аль-Каида», «УНА-УНСО», «Талибан», «Меджлис крымско-татарского народа», «Мизантропик Дивижн», «Братство» Корчинского, «Тризуб им. Степана Бандеры», «Организация украинских националистов» (ОУН).
Оставить комментарий
