Марина Лепина специально для "Социального навигатора"
Большое счастье, когда у детей есть семья. В День защиты детей стоит вспомнить о тех, у кого нет родителей, кто живет в казенных стенах, в вечном "пионерском лагере". Им можно помочь — кто-то имеет ресурс, чтобы стать приемным родителем, кто-то может быть наставником, помочь ребенку социализироваться, выбрать будущую профессию, поддержать его в учебе, да просто научить, как жить.
Сегодня, 1 июня, мы решили дать слово ребенку, ведь это его день. Гоша с рождения жил в системе детских учреждений, а в 16 лет пришел в семью. Сейчас Гоша, которому 19 лет, ведет записи, вспоминая свою прошлую жизнь, и когда-то это станет настоящей книгой. О том, каково ребенку живется в детских домах, — в рассказах Гоши.
"Самый первый момент в своей жизни я помню такой. Мне три годика, и меня перевели из дома малютки в дошкольное отделение детского дома. Привели в группу, и говорят воспитателям: "Познакомьтесь, это Гриша". В итоге в дошкольном отделении я все четыре года был Гришей. Кто-то что-то напутал в записях. Потом только посмотрели в бумагах: "Стоп, ты никакой не Гриша, ты не Григорий, а Георгий. Значит, Гоша. Запомнил?" Да вообще без проблем, и я снова стал Гошей.
Я не понимал, что такое родственники, родители. Откуда я появился? Какая-такая мама вообще? Я не помню, чтобы вопросы задавал из области "откуда я взялся". Да, многие дети в три-четыре года начинают спрашивать, откуда берутся дети. Им там объясняют всякое, что у мамы из живота. Но я вот лично не помню, чтобы спрашивал об этом кого-то и чтобы мне отвечали так или как-то еще. Понятия не имел, что у детей должны быть мамы. Меня воспитатели воспитывали.
Только в четвертом классе я узнал, что у меня были родители. Приехала в наш детский дом комиссия. Воспитательницы вытащили из архивов наши портфолио, положили на край стола. Куда-то вышли, и мы давай все это читать. Так я узнал имена-отчества своих матери и отца. Мою мать, оказывается, звали Верой Евгеньевной, а отца — Василием Георгиевичем. Я тогда очень обрадовался — я же Георгий Васильевич, как бы наоборот! Еще я увидел там свидетельство о смерти своего отца, но, честно говоря, не очень понял, что это значит. Только лет в 13 у нас пошли всякие разговоры о родителях, о том, откуда мы.
Мальчик Тимик стал моим лучшим другом. Тимик был маленький такой, худощавый. С Тимиком мы, как два заключенных, ходили по расписанию в туалет, в столовую, на прогулку. В баторе (Так дети часто называют детский дом, от слова "инкубатор". — Ред.) строгий режим: "Построились, в туууалееет!" Не то чтобы по времени, но если один захотел, значит, захотят все. Не будешь же каждого отдельно водить, поэтому быстро встали и пошли все вместе строем. Кто не хочет, может просто рядом постоять.
Мы, между прочим, те, кто с рождения рос в детдоме, всегда послушными были. Не то что семейные дети, у них сплошные капризы. А мы-то давно поняли, что нет никакого смысла идти против системы. Тому, кто шел против системы, всегда доставалось больше всего. А мы старались быть идеальными, паиньками. Ну разве что изредка какую-нибудь ерунду творили, капризничали, тогда нас наказывали.
Я вот сейчас иногда вижу, как маленьких детей мамы утешают, даже когда они капризничают. Нас так никто никогда не жалел".
Диана Машкова, писатель, руководитель клуба "Азбука приемной семьи" фонда "Арифметика добра", многодетная приемная мама: "Воспитание и жизнь в учреждении никогда не заменит любящую семью".
Воспоминаний о доме ребенка у Гоши нет никаких. Он не знает ни одного человека, который ухаживал за ним до трех лет. Воспитатели менялись, это была вереница безликих женщин, поэтому и о привязанности к кому-либо не приходится говорить.
Любой трехлетний малыш, которого пытаются оторвать от близкого взрослого — неважно, мамы, папы, опекуна, то есть того, кто постоянно ухаживал за ним, — тяжело переживает разлуку. У Гоши не было своего взрослого, он не понимал, что значит слово "мама". Зато уже сформировалась привычка подчиняться системе, жить по ее законам. Не капризничать, не испытывать собственных потребностей и желаний, ни от кого не ждать утешения и тем более любви.
Дети в детских домах вынуждены мириться с тем, что взрослые лучше знают, что и когда им нужно. Личного выбора — когда садиться на горшок, когда есть или спать — все равно нет. Даже имя могут перепутать, и будешь несколько лет Гришей, а не Гошей…
Очевидно, что такую ситуацию в нормальной семье даже представить себе невозможно: чтобы мама совершенно не реагировала на потребности малыша или вдруг забыла, как его зовут. Равно как нельзя предположить и другого — абсолютного незнания ребенком собственного происхождения, своей истории. Хотя бы имен матери и отца. Даже в принципе факта, что он появился на свет не из воздуха, а от двух конкретных людей — мужчины и женщины. В детдомах такое сплошь и рядом. Отсюда и сложности с самоидентификацией, в том числе половой, и полное отсутствие интереса, любопытства. В семейной обстановке эти качества развиваются у ребенка обязательно. Они говорят о его нормальном росте, мотивации к получению информации о себе и окружающем мире, а в дальнейшем — к учебе.
Депривация не только делает ребенка безразличным и немотивированным, она приводит к психологическим, а иногда и психическим расстройствам. Внешние проявления начинаются рано, и они хорошо узнаваемы. Раскачивание в кровати, бесконечное сосание пальца — это способы ребенка утешить самого себя. Со стороны, для непосвященных, они выглядят как помешательство.
Дальше, в подростковом возрасте, депривация проявляется еще более опасно — неразборчивые связи, отрицание отношений, ведомость, отсутствие инстинкта самосохранения, критически низкая самооценка, которая чаще всего маскируется искусственной бравадой.
По мере взросления ребенок, живущий в детском доме, "морозится" — если его не любят, не утешают, и он не может любить и утешать. Эмпатия, умение сопереживать рождаются только по аналогии, когда с младенчества испытываешь их на себе".