На состоявшемся 25 ноября 2017 года XII съезде Союза журналистов России (СЖР) его новым председателем был избран телепродюсер и кинодокументалист Владимир Соловьев.
Сегодня, спустя символические 100 дней, Владимир Геннадиевич в гостях у главного редактора «Мира Новостей» Николая Кружилина.
- Владимир Геннадиевич, по истечении ста дней принято подводить итоги сделанного. Что вы можете сказать на сей счет?
- Главное, что удалось понять: работа на таком посту - единственная в своем роде, и ей нигде не учат, поэтому все ее премудрости приходится постигать на ходу. Откровенно говоря, тот объем свалившейся на меня работы я реально представить не мог. Были даже моменты, когда опускались руки. И все же находил силы, чтобы справиться с таким настроением. Да и команда, которую я успел подобрать, здорово мне помогает.
За это время нам удалось решить огромное количество хозяйственных и кадровых вопросов, провести десятки встреч и переговоров с представителями различных организаций и даже руководства страны на достаточно высоком уровне.
- Знаю, что вы участвовали во встрече президента Владимира Путина с главными редакторами ведущих российских СМИ. В чем ее особенность?
- На той встрече я поставил перед главой государства вопрос о необходимости учредить наконец в стране звание «Заслуженный журналист России», и президент эту идею поддержал.
- А последовавшая вскоре встреча с министром культуры Мединским принесла какие-то результаты?
- Не какие-то, а весьма ощутимые. Мы обсудили с Владимиром Ростиславовичем решение другой немаловажной проблемы - о признании в России так же, как и за рубежом, международной карточки журналиста.
Речь идет о том, чтобы разрешить обладателям этих пресс-карт бесплатно и без очереди посещать музеи и другие культурные учреждения на территории нашей страны. Сейчас эта процедура прорабатывается при участии Союза музеев РФ.
Об этом же - о механизме оказания помощи и содействия обладателям международной карточки журналиста со стороны органов правопорядка - я планирую в самое ближайшее время поговорить с министром внутренних дел Владимиром Колокольцевым.
- О насыщенности этих ста дней говорят и ваши многочисленные командировки...
- Да, их было немало, но я, пожалуй, остановлюсь на самых значимых. Весьма плодотворной оказалась недавняя поездка в Крым, где я встретился с главой республики Сергеем Аксеновым. В ходе нашей встречи мы обсудили возможности проведения медиафорумов и фестивалей в Крыму. А с губернатором Севастополя Дмитрием Овсянниковым сфокусировали свое внимание на взаимодействии СМИ с местной властью.
Эта тема, кстати, актуальна не только для Крыма. Так или иначе она всплывала всюду, где я за это время побывал, - в Твери, Калуге, Иванове, Коломне или в Грозном, который в последний раз я видел во время войны. Сейчас там небоскребы, фантастические мечети, мирная счастливая жизнь.
- Вы сказали «во время войны»...
- И это не ошибка. Я работал в Чечне военным корреспондентом...
- Идея провести в чеченской столице Международный журналистский форум родилась именно во время этой поездки?
- Да, в ходе общения с журналистами из чеченских СМИ выяснилось, что наши западные коллеги не очень понимают, что происходит в Чечне. Вот я и предложил: давайте проведем в Грозном большой форум, привезем туда иностранных журналистов. Тем более что есть достойный повод - в октябре Грозному исполнится 200 лет.
- Кстати, говоря о форумах, вы ничего не сказали о традиционном Бале прессы. Февраль на исходе, а бала все нет...
- Мы решили перенести его на середину ноября - точная дата сейчас уточняется. Почему? Во-первых, не хотелось делать все с наскока, в суете президентских выборов. Во-вторых, мы решили совместить Бал прессы с празднованием 100-летия СЖР (датой основания Союза журналистов России принято считать 13 ноября 1918 года. - Ред.). Очень надеюсь, что к тому времени, возможно, уже появится указ президента об учреждении звания «Заслуженный журналист России», которым мы постараемся наградить лучших из лучших.
Кроме того, открою вам страшную тайну - к 100-летию Союза журналистов будут изготовлены юбилейная медаль и нагрудный значок с пером, которыми мы также собираемся наградить всех отличившихся коллег.
Ну а про ежедневную «рутину» (возьмем это слово в кавычки) я и не говорю. Разрабатывается новый сайт СЖР. Идет активная работа по защите журналистов и целых редакций на местах. Приходится писать уйму писем и обращений губернаторам, прокурорам области, в Верховный суд и т. д. Эта работа невооруженным глазом не просматривается, но она приносит ощутимые результаты.
Кстати, могу похвастаться еще одним достижением. К маю в штаб-квартире союза наконец-то заработает лифт. Вроде бы мелочь, но из таких мелочей, в том числе бытовых, складывается ежедневная работа председателя.
- Вот слушаю вас, Владимир Геннадиевич, а сам думаю: Домжур-то наверняка остался в стороне от больших забот?
- Вы зря так думаете...
- Я ведь почему спросил? Люди моего возраста, а ветераны постарше - тем более, всегда с ностальгией вспоминают годы, когда Домжур служил им вторым домом, но при этом вынужденно отмечают, что сегодня он не тот...
- В Домжур пришел новый директор - Вячеслав Умановский, у которого большие планы по возвращению этому особняку на Никитском старого доброго имени. В этом смысле я исключительно на стороне ветеранов. Ведь и сам в студенческие годы использовал любую возможность проскочить в Домжур с кем-то из бывалых и увидеть самого Евтушенко, потягивающего в ресторане коньячок или пиво.
Мне очень хочется вернуть это ощущение для студентов, чтобы они приходили в Домжур и общались с профессионалами, в том числе с представителями зарубежных СМИ. Идея такая есть, и мы обязательно будем каким-то образом воплощать ее в жизнь.
Вообще, что касается идей, то их очень много, и не только собственных...
- Да, но мы-то с вами не о планах говорить собрались, а о сделанном за 100 дней. Слышал я, что чуть ли не лавинообразно поползло вверх количество вступающих в ряды СЖР.
- Ну если не лавинообразно, то, во всяком случае, эта кривая уверенно устремилась вверх. И не только в регионах, но и в столице.
- А с чем это связано?
- Думаю, с тем, что люди увидели реальные перемены в союзе, особенно по части повышения статуса нашей профессии. Кроме уже предпринятых шагов в данном направлении назову еще и обращение в Госдуму с предложением узаконить взаимоотношения СМИ и власти.
Есть, скажем, предложение накладывать серьезные штрафы на министерства и ведомства, предприятия и организации за отказ в аккредитации или в предоставлении информации, за затягивание процессов реагирования на критику.
Так что ответ на вечный вопрос: «А зачем нужен Союз журналистов?» - постепенно наполняется положительным содержанием.
Вообще, я должен заметить: чем больше времени проходит со дня моего избрания председателем СЖР, тем увереннее я себя ощущаю. Как будто вся моя предыдущая жизнь и журналистская карьера готовили меня к этой работе. Мне легко общаться, потому что я знаю людей, знаю проблемы, знаю, что говорить. Как-то так сложилось, что все у меня к этому свелось каким-то странным образом.
- Должен, однако, заметить, что немало коллег, представлявших преимущественно печатные СМИ, встретили вас довольно прохладно, а иные из них - и вовсе как чужака: телевизионщик, мол, не наш человек.
- На самом деле я начинал с районной газеты «Знамя коммунизма». А моя первая публикация в ней состоялась, когда я учился в восьмом классе. В целом же мой журналистский стаж приближается к 40 годам.
Толчком к этой профессии послужило серьезное увлечение фотографией. Сначала я снимал школьные мероприятия, но однажды оказался на одном из общегородских праздников, где каким-то образом пересекся с фотокорреспондентом местной газеты, который попросил посмотреть сделанные мной снимки. Так я впервые оказался в редакции, где меня очень приветливо встретили. Предложили стать рабкором, выдали удостоверение внештатного корреспондента.
Сначала снимал фоторепортажи, затем стал писать к ним собственные тексты. И настолько проникся газетным духом, что уже к концу 10-го класса твердо решил избрать профессию журналиста, хотя мог стать директором ресторана.
- Шутите?
- Нисколько. Дело в том, что после школы я встал перед выбором: либо поступить в любой институт с военной кафедрой, дабы откосить от армии, либо пойти в армию и потом поступать через рабфак. Скажу больше: родственник моего ногинского соседа, работавший в Пищевом институте с военной кафедрой, стопроцентно гарантировал мне поступление в этот вуз. Тем не менее я выбрал второй вариант и нисколько сейчас не жалею. Ведь это была настоящая школа.
- Может, подробнее про настоящую школу расскажете?
- Сначала попал в учебку младших авиационных специалистов, расположенную в Совгавани, и параллельно помогал строить... БАМ. Разгружал и подтаскивал вместе с другими курсантами шпалы для этой легендарной магистрали, которая в Совгавани как раз выходит к океану.
Условия были жуткие. Там ведь казармы еще от ГУЛАГа остались. И климат такой, что любая рана не заживает, пока оттуда не уедешь. Рядом с нами стоял дисбат, самый большой на Дальнем Востоке. И тех из нас, кто провинился, сажали туда на губу. Некоторых ребят оттуда приносили еле живых...
Слава богу, основная часть моей службы, полтора года, прошла в более благоприятных в этом отношении местах - под Шкотовом, что в Приморском крае, в отдельной авиационной эскадрильи. Она дислоцировалась в селе Новороссия и состояла в основном из фронтовых бомбардировщиков Ил-28, доживавших свои последние дни. Но мы всем видом изображали, что здесь стоит боеспособная часть, хотя на самом деле это был отвлекающий маневр для Китая, отношения с которым в ту пору складывались не в лучшую сторону.
Но даже в этих суровых армейских условиях я не прерывал связи с прессой, писал заметки в газету Краснознаменного Дальневосточного округа «Суворовский натиск». До сих пор храню один из номеров, в котором половина страницы занята некрологом о смерти генсека Черненко, а вторая - моей передовицей «Готовим в небо самолеты».
Никогда не забуду, как однажды всю эскадрилью подняли по тревоге, построили на взлетно-посадочной полосе, и командир приказал мне выйти из строя. А когда я вышел и встал лицом к товарищам, он немного дрожащими руками вскрыл пакет и зачитал адресованное мне приветствие от начальника политуправления Дальневосточного военного округа по случаю награждения меня почетной грамотой по случаю Дня печати за активную военкоровскую работу. Разумеется, эта грамота и опубликованные за два года службы заметки сыграли решающую роль при поступлении на рабфак факультета журналистики МГУ.
- Заранее прошу прощения, что следующий мой вопрос может оказаться для вас болезненным. Но я не могу его не задать, ибо он имеет прямое отношение к пройденной школе жизни. Она ведь началась у вас много раньше, когда в 35 лет умер отец и вам, единственному мужчине в доме, пришлось его фактически заменить...
- Все произошло, как это бывает, неожиданно. У отца, инженера по профессии, случился инфаркт. Я тогда учился то ли во втором, то ли в первом классе. Ощущения, конечно, ужасные. Дальше я рос уже под воспитанием дедушки по линии матери, Мефодия Александровича.
Уникальный был человек! Он прошел две войны - финскую и Великую Отечественную. Три года провел в концлагере у финнов, но остался жив. Вернулся весь седой, а вскоре, что удивительно, опять... почернел.
Дожил до восьмого десятка, на свадьбе моей даже отгулял. И ушел, когда я уже работал в «Вестях», они только-только тогда раскручивались...
- Самое время спросить: как вы вообще оказались на телевидении, ведь начинали вы с газеты?
- Так получилось, что, когда я еще был студентом международного отделения журфака МГУ, возникла идея, чтобы известные журналисты-политобозреватели брали под свое крыло каких-то студентов, которым интересны их направления в работе, и давали какие-то задания, ну и дальше направляли их трудовую деятельность.
В этом смысле мне повезло: я попал к политобозревателю Центрального телевидения Александру Николаевичу Тихомирову. Он вел тогда программу «Прожектор перестройки», ездил в своем знаменитом вагоне по всей стране. Я как мог ему помогал. Занимался расшифровкой записанных материалов, написанием каких-то текстов, ездил в командировки. И в итоге, когда я уже оканчивал университет, Тихомиров спросил: мол, что ты собираешься дальше делать? Я сказал, что хотел бы остаться на телевидении. Вот так, без всякого блата я и оказался в Останкино.
По рекомендации Александра Николаевича я попал к Эдуарду Михайловичу Сагалаеву в только что появившуюся Телевизионную службу новостей, которую в то время возглавлял замглавреда Добродеев и в которой начинали работать будущие легенды ТВ Татьяна Миткова, Александр Гурнов, Дмитрий и Евгений Кисилевы, Юрий Ростов.
Мне несказанно повезло оказаться в уникальной команде молодых и энергичных людей, которые стали делать новости, заметно отличавшиеся от официальных новостей программы «Время».
Мы сутками пропадали на работе, придумывая все новые и новые форматы. Нам тогда разрешали делать то, что никогда раньше телевизионным репортерам не разрешалось делать. Поэтому эту пору своего становления как профессионального телевизионщика я всегда вспоминаю с невиданной теплотой и щемящим чувством на сердце.
Это была высочайшая школа телевизионной журналистики, за которой наблюдала вся страна, ведь ТСН тогда активно смотрели, это была очень рейтинговая на тот момент программа.
Потом ТСН закрыли, и мы с коллегами ушли делать российское телевидение - «Вести».
Мы тогда работали в очень жестком режиме, когда приезжали со съемки, записывались в очередь на монтаж и озвучку, поесть даже было некогда. Приходила очередь, показывали текст редактору, быстро озвучивались, монтировались, записывались и вперед - на новое задание. И вот в таком режиме выдавали по два-три репортажа в день.
Когда мы просили у руководства хотя бы один день отдыха, на нас смотрели как на преступников. Дай-то бог, чтобы в месяц мы отдыхали хотя бы один день! Это была работа на износ - жесткая, но интересная.
- Но была ведь и работа в горячих точках в качестве военкора, в той же Югославии например, где вы с Анатолием Кляном сменили погибших в сентябре 1991 года журналистов Гостелерадио Геннадия Куринного и Виктора Ногина.
- В Югославии я тоже оказался не случайно. Дело в том, что на международном отделении журфака я кроме основного французского учил сербский язык, который хорошо знала и моя мама, филолог по профессии.
Свой диплом я писал на факультете политических наук Белградского университета. В это же время случай свел меня с Виктором Ногиным. Как-то раз передал ему посылку из Москвы, он пригласил меня домой, познакомил с семьей, мы сдружились. Он стал брать меня с собой на съемки, и я все больше узнавал страну, которая к тому времени уже начала потихонечку разваливаться.
В общем, когда встал вопрос, кто заменит погибшего корреспондента, оказалось, что в тот момент ни на Первом канале, ни на «России» не было человека, который бы знал сербохорватский язык и ситуацию в стране лучше меня. Так в возрасте 26 лет я стал собкором Первого канала в Югославии, хотя, по сложившейся традиции, прежде чем утвердиться в такой должности, человек должен был пройти очень долгий и сложный путь проверок на вшивость. Сначала спецкор, потом еще кто-то и только ближе к пенсии тебя назначали собкором.
Нам с Кляном, можно сказать, повезло: за семь лет работы бок о бок в Югославии, несмотря на командировки в район боевых действий между сербами и боснийцами, мы не попали ни в какие переплеты, хотя было немало случаев, когда мы в большей степени должны были погибнуть, чем остаться в живых, но Бог, как говорится, миловал. И снайперы в Сараеве стреляли, и снаряды попадали в те места, с которых мы успевали сняться...
Позже работали с Кляном и на чеченской войне, где нас тоже, что называется, пронесло. А вот в Донбассе Толя попал под обстрел, был смертельно ранен. Тяжело об этом вспоминать.
- Союз журналистов не менее горячая точка?
- Не то слово! Но на этом фронте хотя бы не стреляют. (Улыбается.)
